В известных мне постмодернистских философских словарях нет, вопреки видимости, определения понятия симулякра (как и определений других ключевых постмодернистских понятий). В самом деле, является ли определением симулякра или чего бы то ни было «способ осуществления событийности, который реализуется в акте семиозиса и не имеет иной формы бытия, помимо перцептивно-символической»¹? Эта невразумительная характеристика говорит что-то мнимо глубокомысленное о симулякре, но ни коим образом не позволяет узнать его при встрече. Так что о значении термина «симулякр» можно только догадываться из противоречивого постмодернистского контекста. Нет адекватных определений также и в публикациях, авторы которых, не будучи постмодернистскими философами, всё же используют слово «симулякр». Поэтому всякий такой автор волен вкладывать свой дорогой ему смысл в соответствующее понятие, так что в применении этого термина часто имеет место произвол. В таких случаях, по существу, «симулякр» используется как модное бранное слово для явлений, подчас далеко выходящих за пределы той социально-культурной или социально-экономической сферы, которая очерчена в работах постмодернистов в качестве контекста его применения.

Симметричная конструкция
Работа Алексея Андреева

Так, можно прочитать или услышать², что религия и философский идеализм являются симулякрами. В таком случае симулякр приносит пользу своему пользователю как орудие субъективной диалектики, как разновидность аргумента к авторитету, к которому прибегают в случае нехватки философско-научных аргументов для убеждения тех, для кого постмодернизм обладает притягательностью авторитета. Но почему идеализм является симулякром, а материализм — нет, почему в таком случае философия и культура вообще не оказываются симулякрами, это наш философ объяснять отказывается. Вот если бы он был последователен, то называл бы, глядя на Бодрийяра (в «Системе вещей») симулякрами («образами без прообраза») Природу и Историю.

Хотя бы поэтому рассматриваемое понятие и способы употребления соответствующего термина заслуживают внимания. Следовало бы объяснить притягательность «симулякра» для многих авторов. Ведь определяют же его попросту как муляж; имитацию образа, за которым нет действительности; пустую скорлупу и т. п., а, тем не менее, «муляжу» и прочим понятным словам предпочитают таинственный «симулякр». И, думаю, дело здесь не только в слепом следовании философской моде.

Свершение невозможного, Р. Магритт, 1928

Что, если симулякр принципиально нельзя определить, или, определяя его, необходимо допускать заведомое противоречие в определении? Может быть, симулякр, как экзистенция, неопределим, ибо не есть эссенция? Действительно, анализ показывает, что симулякр есть теоретический образ самого диалектического субъекта, озабоченного отнюдь не формальной логичностью, а практической (материальной) адекватностью, то есть, в частности, материально понимаемой пользой. А тот, кто без всякой рефлексии и философского отчёта использует «симулякр» в качестве бранного слова, сам при этом уподобляется симулякру и допускает, таким образом, перформативное противоречие. Является лжецом, которого, впрочем, трудно разоблачить.

Доверимся Бодрийяру и примем, что «Симулякр – это вовсе не то, что скрывает собой истину, – это истина, скрывающая, что ее нет. Симулякр есть истина»³. Понять это можно, признав: симулякр есть истина, говорящая, что она – ложь. Вот и Джеймисон определяет симулякр как «точную копию, оригинал которой никогда не существовал»⁴. Но использование термина «копия» с необходимостью предполагает существование оригинала. И это существование тем более необходимо в силу того, что копия называется точной (или неточной), только если она сравнивается с оригиналом. Поэтому определение Джеймисона внутренне противоречиво и, с классической точки зрения, так «определённый» симулякр есть ложь-противоречие. Тем не менее, есть возможность признать, что он существует, если понимать его как лжеца из антиномии лжеца: то, что говорит последний, ложно, но оно сказано и тем самым онтологически истинно.

Противоречие Джеймисона можно решить, признав, что «копия без оригинала» – это и есть оригинал. В этом скрывается возможность позитивности симулякра. И вместе с негативностью открывается его когнитивная амбивалентность. И тогда симулякр есть «лжец», признающийся в том, что он лжёт; он есть онтологизированная (персонифицированная) антиномия лжеца. Сущность не может существовать, если она противоречива в себе, следовательно, симулякр не сущность, но само личностное и самопротиворечивое существование. В частности, таковы гегелевский Абсолютный Дух и диалектическая самосознающая материя диалектических материалистов.

«Дверь, отверстие в стене для входа и выхода…»
(Словарь русского языка)

Итак, симулякр, как «лжец» из антиномии лжеца, не истинен и не ложен, он не истинствует и не лжёт. Он простое есть, он истинен сам по себе, в онтологическом понимании истины. Так истинна культура, не будучи образом природы или божественной идеи. Однако «объективный наблюдатель» может интерпретировать его как истинствующего либо лгущего. Обе интерпретации тогда были бы частичными и ложными в смысле лжи как неполноты (недостатка) истины редукциями.

Антиномия лжеца является прообразом математически строгого рассуждения, показывающего несовершенство доказательного знания, то есть несовместимость его идеалов непротиворечивости и полноты. Далее, из антиномии следует, что я как свидетель высказывания (другого человека) «Я лгу» не могу узнать, истинно ли это высказывание, пользуюсь методами «позитивных» наук (пользуясь, как сказал бы Дильтей, методом «наук о природе», то есть методом объяснения). Тем не менее, можно (но совершенно не обязательно) непосредственно, не рассуждая, понять высказавшегося как высказавшего истину. «Я лгу» истинно, как крик младенца или вопль «Каюсь, грешен!»

Знание, если это объективируемое, сообщаемое другому знание, несовершенно именно потому, что невозможно сообщить некоторую истину (в частности, выражаемую предложением «Я лгу»), которая, таким образом, оказывается неотчуждаемой. Это несовершенство знания, очевидно, есть его неполнота.

Рассуждая о симулякре, постмодернисты ссылаются на Платона, однако это не должно вводить в заблуждение: их понимание симулякра существенно отличается от платоновского. У Платона «симулакрум» – это «копия копии», «вырожденная копия», прообраз которой – не трансцендентная вечная и совершенная идея, а её несовершенная копия. Это «тень тени», несомненная ложь. Такое понимание является репрезентационистским, поскольку исходит из классического репрезентационистского определения истины как истины-корреспонденции (знания-образа, соответствующего предмету знания как прообразу). Постмодернисты отказываются от трансцендентного прообраза, отказываются от репрезентационизма и принимают кантианский конструктивизм, изменяя при этом – что вполне понятно – оценку симулякра с отрицательной на положительную. У них симулякр истинствует, а не лжёт. Или, лучше сказать, истинствует, даже когда лжёт. Истинствует и вместе с тем лжёт, как лжец из антиномии лжеца.

Таким образом, понятие симулякра могло возродиться у постмодернистов лишь на почве кантианского конструктивизма. Если использовать постмодернистский термин «симулякр» в его точном значении, то у Канта всякий феномен может быть назван симулякром, так как он не является образом вещи в себе (объекта), но сконструирован интеллектом.

¹ Можейко М. А. Симулякр // Новейший философский словарь. 2-е изд., перераб. и доп. Мн.: Интерпрессервис; Книжный Дом, 2001. С. 900.
² Прохоров М. М. Реальное, мнимое, симулятивное: бытие и мышление. Пленарный доклад на конференции 21.11.09. Приятно видеть плоды кантианской критики: в публикуемом в данном сборнике тексте М. М. Прохоров снял наиболее одиозные устные утверждения.
³ Jean Baudrillard, Simulacres et simulation, Galilee, 1981, p. 9. Цит. по: Зенкин С. Жан Бодрийяр: время симулякров // Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. и вступ. статья Зенкин С. Н. 2-е изд. М.: Добросвет, КДУ, 2006. С. 8.
⁴ Цит. по: Можейко М. А.. Симулякр // Новейший философский словарь. 2-е изд., перераб. и доп. Мн.: Интерпрессервис; Книжный Дом, 2001. С. 900.