Субъект-объектное разделение соответствует обыденному сознанию, «естественной установке» (по Гуссерлю), и потому его можно назвать профанным. Сакрально же мышление (сознание) Единого и единства, «Объемлющего» (по Ясперсу) — общего корня всех противоположностей.

Профанная философия соответствует видимости и потому поверхностна. В проблеме отношения науки и власти она исходит из их противоположности: власть пользуется знанием как инструментом для своего укрепления и расширения влияния, тогда как скрытым остаётся единство власти и знания (в частности, науки), их единая духовная сущность.

Так же и в отношении истории и математики профанный поверхностный взгляд видит лишь инструментальное использование математики в целях исторического познания. Сакральный взгляд на отношение истории и математики я провожу ниже¹.

Вопрос об отношении математики к истории двусмыслен, поскольку термин «история» имеет эпистемологическое значение знания и онтологическое значение предмета знания. Мы вправе различать их в одном контексте и не различать в другом. Тождество знания и его предмета есть истина и идеал, достижение которого связывается с концом истории познания и всей истории, если вся история есть история познания (самопознания истории). Но само знание может быть истолковано онтологически, так, что окажется тождественным своему предмету всегда и по определению. С любой точки зрения, субъективной (человечески-исторической) и объективной (божественно-внеисторической), знание, особенно историческое, есть самознание знания или самосознание «предмета», развивающееся в круговом движении или самотождественное. Математика не менее, чем история, есть и знание о предмете, и сам этот предмет. Предмет математики – математика, математический Логос, воплощённый в природе и истории.

Как видно, вопрос об отношении математики и истории должен раскрываться в самом определении понятия математики. Определения математики как науки о числах и фигурах, абстрактных отношениях или структурах, о «бесконечном» не раскрывают сущность математики. Невозможно постичь связь математики с историей, не подвергнув критике классическое понятие математики. Её образ в современном научном сознании – результат редукции и профанирования древнего сакрального прообраза – спекулятивного знания, предмет которого всеобъемлющ и которое называлось Mathema.

Профанная математика сознаёт себя только органом (органоном) экспансивного просвещенского духа, ищущего для неё приложений всюду вплоть до истории, потому якобы и оказывающей наибольшее сопротивление математизации, что является самой гуманитарной из гуманитарных дисциплин, предмет которой беззаконен (случаен, пробабилистичен). В качестве рекламируемых успехов математики на историческом поприще обычно указывают точную датировку событий по ретроградным расчётам солнечных затмений, упоминаемых в летописях, и компьютерные имитации (подделки) исторических сценариев – межгосударственных отношений, военных кампаний и т.п. И всё же результаты этих работ скромны или ничтожны. Вдобавок к тому вопрос об исторических приложениях математики оказывается в её редуцированном самосознании совсем не связанным с вопросом об историческом значении математики, о её действии на историю или, правильно сказать, в истории. Мысля математику отделённым от других видов познания инструментом, в лучшем случае можно лишь констатировать то объективное положение дел, что весь исторический прогресс обусловлен всецело прогрессом математики и сводится к нему.

Приближение к истинному понятию математики подобно восхождению по лестнице, до последней ступени которой нам не добраться. Но на второй ступени нам откроется математика, тождественная всему точному знанию. Поскольку легче понять, что такое математический язык, чем говорящая на нём математика, точное знание определяют как то, что может быть выражено на математическом языке.

Поднявшись выше, мы увидим, что математика есть математическая философия, включающая в себя математическое естествознание, которое в этом случае должно называться математической натурфилософией. Таким видением математики обладал Ньютон, что показывает уже одно название его главного научного труда «Philosophiae Naturalis Principiae Mathematica», традиционно переводимое в «Математические начала натуральной философии». Находясь на этом уровне, можно сказать, что в отношении к естествознанию математика является не инструментом, а его порождающим – оформляющим (структурирующим) и смыслообразующим (осмысляющим, вразумляющим) – началом. Иными словами, естествознание является выражением математического духа и мышления, математического Логоса.

Идеал такой математики, или такого естествознания, или такой философии, есть выведение из априорных идей разума всех математических форм чувственно воспринимаемого мира, чисто рациональное объяснение всего естественнонаучного опыта. Недостижимость этого идеала для Ньютона привела к драматическому расколу его сознания, повторённому затем всей культурой в виде зафиксированного в ХХ веке феномена «двух культур» или «шизофрении культуры». Но тогда же случается и видимое приближение идеала рациональной дедукции опыта в версиях антропного космологического принципа и попытках создать чисто математическую «теорию всего» (ТОЕ согласно английской аббревиатуре), объединив известные типы фундаментальных физических взаимодействий в единую и (безотчётно) наделяемую божественным атрибутами Суперсилу.

Чтобы подняться ещё выше, надо освободить сознание от иллюзорных разделений (определений). Прежде всего следовало бы демонтировать стену, возведённую культурой, искусственную, как всякая стена и как всё, сотворённое культурой, стену между естествознанием и историей (гуманитарией), болезненно разделившую и обессилевшую саму культуру. Но это – тяжёлая работа. То, что кажется стеной, должно превратиться в итоге в ту же ведущую вверх лестницу. Откуда и куда? Ответ зависит от того, кто спрашивает. Биология и космология первыми начали это трудное восхождение от естествознания к истории. И одним из его пионеров был Кант, математический философ и натуралист, сочинивший «Всеобщую естественную историю и теорию неба».

Возвысившись до сознания единства исторического опыта и относительности его разделений, мы придём к выводу, что математический Логос артикулирует не одну только природу и, соответственно, естествознание. Математика должна осмыслить, математически рационализировать не тот или иной фрагмент опыта, но весь исторический опыт. Для дизъюнктивного сознания, находящего себя на позиции разделений, трудность этого перехода заключается в том, что он требует перенесения дихотомии эмпирического и теоретического с естествознания на историю, то есть оправдания понятия теоретической истории. Чтобы разрешить это затруднение, вернёмся к вопросу о предмете математики.

Следовало бы показать, что предметом математики является деятельность как форма, отвлечённая от материи (содержания), в известном приближении дематериализованная деятельность, то есть мышление, методом же – формализация, позволяющая отождествить, например, пять овец и пять пальцев. Эта «деятельностная концепция» представляет математику как универсальную методологию (учение об эффективной деятельности как таковой), мышление о мышлении, или Логику. Поскольку история как предмет исторического знания есть деятельность, математика и должна выступать как теоретическая история! Кроме того, математика сама есть деятельность и потому – часть истории, наиболее интенсивная, одухотворённая её часть. Полагая историю своим предметом, математика полагает своим предметом и саму себя. Математика математики вышла из тени в том же ХХ веке и получила имя метаматематики. Дематериализуясь и трансформируясь в математическом мышлении, исторический опыт предстаёт в нём как виртуальная история, которая, следовательно, всегда может перейти и переходит в реальную историю в направлении, обусловленном ценностным выбором того действительного субъекта истории, которого можно назвать практическим разумом. Иными словами, математика есть виртуальная история, моделирующая историю в виртуальном пространстве и времени. Такая математика есть органон свободы.

В современном обыденно-научном сознании математика радикально противостоит истории. Эта оппозиция реконструируется в моей терминологии следующим образом. Относительная дематериализация (точно говоря, трансматериализация в минимально инертную материю мышления) математикой деятельности-предмета математики осуществляется ею с целью трансформаций деятельности в виртуальном мире объективного мышления. Трансматериализация, производимая историческим познанием, совершается им, казалось бы, с прямо противоположной целью сохранения исторической формы (перевод на малоинерционную материю облегчает ремонт формы, но вместе с тем он облегчает и её трансформации). Главным делом историка-архивариуса считалась охрана предмета истории от любых манипуляций. Руководимое просветительской философией обыденное мышление давно разоблачило святость (в частности, неприкосновенность, запрет вносить малейшие изменения) священных текстов, хранящих религиозные традиции человечества, однако, запуганное отношением к истории в «1984 году», пока ещё не посягнуло на Книгу Истории (которую не следует подменять с историей учебника, всегда блиставшей чистотой проститутки и являющейся прикладной историей, отличной от эмпирической и теоретической истории²). Такое трепетное отношение к указанному предмету выглядит странным, но, может быть, радующим на фоне всеобщего низвержения святынь. А ведь именно на нём неявно держится явно проклинаемое, но неотвязное разделение естествознания и исторического знания!

Преодоление этого, вероятно, последнего предрассудка, не законченное просветителями, является первым условием полного торжества логики над историей и превращения критики панлогизма в его апологию. Панлогизм есть не утверждение тождества истории и логики, но его проект и, очевидно, ретроект, замысел логизации (вразумления) истории, полного подчинения эмпирической (реальной) истории теоретической (виртуальной) истории – средоточию всех исторических возможностей. Математическая деятельность есть часть тотальной исторической деятельности, наиболее подвижная, наименее инертная её часть, благодаря чему она способна моделировать историческую деятельность и служить её прообразом. В этом служении прообразом истории можно видеть идеал и математики, и истории.

Творить историю – значит творить не только её будущее, но и прошлое, и не столько будущее, сколько прошлое. Идея трансформируемости исторического прошлого не столь фантастична, как может показаться на первый взгляд. Классическая история, восстанавливающая исторические «факты», то есть эмпирическая история, по идее, не упраздняется, да и, подобно древней мифологии, неупразднима. Вместе с позитивистской эмпирической историей всегда сосуществовали «иррациональные» мифические и метафизические истории, представляющие главную часть идеологического сознания. Иными словами, всегда существовала теоретическая история, которую теперь уже надо назвать фундаментальной, поскольку она является основанием прикладной истории (истории учебников). Всегда существовала теоретическая история, опиравшаяся на «факты» эмпирической истории и периодически перебиравшая и переосмыслявшая их, выстраивавшая разные теоретико-исторические парадигмы (научно-исторические мифологии).

Запрет теоретической истории означает запрет истории истории (метаистории), нелогичный в условиях процветания истории философии, истории математики и т.п. Метаистория (история истории) существует, но вытеснена в научное (ненаучное) бессознательное.

Просветительский проект господства человека над природой с логико-исторической необходимостью перерастает в проект (ретроект) господства разума над историей, которое сводится к господству над прошлым, ибо господство над будущим ничего не стоит. Для утверждения нового проекта требуется новое (или «постмодернистское» – буквально «то, что после нововременного») просвещение. Совершив два витка секуляризации, европейская история сделает и третий.

Не известно, сколько исторических циклов потребуется для аппроксимации математического идеала. Начальное, архаическое понятие математики – Mathema – является прообразом современной математики, но сама Mathema – только образ архической Логики Ума, образ математического Логоса, вразумляющего историю и природу. Это вразумляющее воплощение есть также Замысел.

¹ Нижеследующий текст опубликован: Антаков С. М. Математика и история // Естественнонаучное и гуманитарное знание в цифровой век. Сер. «Контексты новой науки». Материалы III Межвуз. науч. конф. 4-7 дек. 2000 г. Вып. 3. Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2001. С. 68-73.
² См.: Розов Н. С. Философия и теория истории. Кн. 1. Пролегомены. М.: Логос, 2002. Эта книга наиболее уместна в теме «Математика и история». Разделение эмпирической и теоретической истории позволяет перенести на историческое познание всю естественнонаучную методологию и математизировать историческое знание, а также говорить не только о предсказательной силе исторических теорий, но и о конструировании исторической (и социальной) реальности. Это и демонстрирует книга Н. С. Розова. К тому же в ней содержится обширный и очень уместный библиографический список.