Антаков С.М. Наука как экзистенция // Вестник Нижегородского
университета им. Н.И. Лобачевского. No. 1 Часть 3. Н.Новгород: Изд-во
ННГУ им. Н.И. Лобачевского, 2012. С. 81-88.

Аннотация: Наука в её экзистенциальном аспекте не стала в полной мере предметом философии науки, но подходы к этому уже намечены. Главным средством при этом оказываются категории фундаментализма, нефундаментализма и модернизма. Не менее важно разделить логический и математический аспекты философского образа науки. В качестве методологической опоры работы выбрана немецкая классическая философия.

Ключевые слова: антиномия, кризис, новация, модернизм, неопозитивизм, постпозитивизм, разум, революция, фундаментализм, экзистенциальная философия.

1. Непредметный аспект науки

Термин «наука» имеет три главных словарных значения: 1) научное знание, 2) научная деятельность, производящая научное знание, и 3) наука как социальный институт. Они хорошо известны, поэтому тема «Наука как знание» была бы всем понятна (но и не интересна). Однако приходится разъяснять, чтó автор понимает под наукой как экзистенцией. Неопозитивизм и постпозитивизм – две наиболее влиятельные в ХХ веке философии науки – имеют общую позитивистскую направленность, хотя их подходы к науке диаметрально противоположны. Именно наука как знание, то есть как предмет, который можно передать другому, является предметом неопозитивизма, а наука как деятельность стала предметом постпозитивизма. Конечно, рассматривая науку как деятельность, постпозитивизм не может отвлечься и от субъекта этой деятельности. Однако субъект в данном случае редуцируется к «социальному институту», опредмечивается, то есть оказывается не подлинным субъектом. Задача преодоления такого позитивистского по существу подхода оправдывает тему «Наука как экзистенция».

Наука как экзистенция всегда ограничивалась «парадигмами», запретами, логическими, математическими и прочими формами. Поэтому историю науки необходимо представить как борьбу с ограничениями, имеющую характер софистической (просветительской) борьбы против сковывающих традиций, против консерватизма и замшелых авторитетов. Экзистенциальный характер науки, её активизм и прагматизм (устремлённость к благу, особенно возвышенно-духовному) ярко выражен русским космизмом, по существу фундированным немецкой классической философией. Так, согласно К. Ясперсу, принадлежащему немецкой философской традиции, наука есть рациональное самосознание, ориентирующее в мире и само ориентированное на идеал целесообразного переустройства мира и практического создания жизненно необходимых благ 1.

Экзистенциальный характер науки позволил ей успешно конкурировать с религией, начиная с Нового времени, и дать людям новую, сциентистскую и в определённом смысле антропоцентричную, веру. Поэтому желательно положить в основу изложения истории науки определения науки не столько как знания и соответствующей деятельности, сколько как субъекта этой деятельности. Да и сама научная деятельность при этом должна рассматриваться шире, как деятельность, не только производящая знание, но и целеполагающая, этическая.
More »

16 февраля 2013 года на факультете социальных наук Нижегородского госуниверситета им. Лобачевского состоялась дискуссия на тему «Понятие аффекта в современных гуманитарных исследованиях», на которой Сергей Антаков выступил с сообщением «Аффект как проблема философии».

Смотрите видеозапись выступления и его обсуждения.

Видеозапись выступления С. М. Антакова.

В феврале 2013 года в издательстве Нижегородского Государственного Университета им. Н. И. Лобачевского вышла книга итальянского математика и философа Габриэле Лолли «Философия математики. Наследие двадцатого столетия».

Философия Математики Габриэле Лолли - обложка

обложка книги Г. Лолли - задняя часть

Конспективное изложение окончания доклада:

Такой плюрализм вызывает только недоумение, поскольку оказывается выборочным, произвольно и догматически ограниченным: не нравится Церковь или её учение, значит, исключаем их из плюралистического спектра.

Развернув указанную солидную критику против прочих неокантианцев, Яковенко должен был бы задуматься о том, приложим ли его метод критики к его собственным положениям (плюрализму). Ему следовало бы специально подумать о противоядии. Очевидно, что плюрализм не обладает никаким иммунитетом против критического метода Яковенко. Будучи применим к неокантианцам вообще, он не теряет своей действенности (поскольку имеет её) и в применении к неокантианцу Яковенко, чего последний, конечно, не замечает.

Итак, критика Яковенко обнаруживает принципиальную несостоятельность и критикуемых им по существу позитивистских учений, и его собственного, якобы альтернативного, учения. Тем самым она показывает подлинный, непозитивистский (негативистский) выход, найденный ещё Кантом. Вера (у Канта это вера в бытие объекта) является подлинным основанием знания и в теоретическом (эпистемологическом), и в практическом смыслах.

Гипостазирование объекта, «вещи в себе» у Канта по существу обосновывается тем, что оно (гипостазирование) решает противоречия – антиномии чистого разума. Это обоснование на самом деле имеет структуру онтологического аргумента.

Авторы, обращающиеся к теореме (теоремам) Гёделя о неполноте, более или менее точно пересказывают её, а иногда и идею её доказательства. Последняя при этом неправомерно сводится к идее гёделевой нумерации. Подлинная идея доказательства теоремы проста и с философской точки зрения более значительна, но остаётся неявной, а всё внимание переносится на второстепенную и подчинённую идею, служащую сложным техническим средством для реализации первой. Мысль о том, что в основе доказательства Гёделя лежит преобразованная антиномия лжеца, высказывается ещё реже и не разъясняется должным образом.

Теорема Гёделя говорит о формальной арифметике в терминах непротиворечивости и полноты, которые можно определить для любой формальной системы известным образом. Система непротиворечива, если не позволяет доказать ни одного ложного предложения, и полна, если позволяет доказать все истинные предложения, написанные по её правилам. Центральным пунктом Гёделева доказательства является демонстрация так называемого предложения (формулы) Гёделя G. Оно появляется за пределами арифметики чудесным образом, в силу безграничной творческой способности языка, и выражает собственную недоказуемость. Его смысл передаётся неформальным предложением «Я – недоказуемое предложение». Иными словами, G есть предложение «Предложение G недоказуемо». Удивительным образом «G» равносильно «G недоказуемо».

Можно представить, что идея доказательства заключается в рассмотрении альтернатив «G доказуемо» и «G недоказуемо». Если G доказуемо, то G ложно, поскольку говорит о собственной недоказуемости. Но если G доказуемо и ложно, то арифметика противоречива. Ну а если G недоказуемо, то G истинно, так как и утверждает собственную недоказуемость. Тогда арифметика неполна. Истинна первая либо вторая альтернатива. Так получается дизъюнктивная формулировка теоремы Гёделя: (формальная) арифметика противоречива либо неполна. Если первая альтернатива ложна, то вторая истинна. Эта даёт одну из четырёх возможных импликативных формулировок, самую известную: если арифметика непротиворечива, то она неполна.
More »

В известных мне постмодернистских философских словарях нет, вопреки видимости, определения понятия симулякра (как и определений других ключевых постмодернистских понятий). В самом деле, является ли определением симулякра или чего бы то ни было «способ осуществления событийности, который реализуется в акте семиозиса и не имеет иной формы бытия, помимо перцептивно-символической»1? Эта невразумительная характеристика говорит что-то мнимо глубокомысленное о симулякре, но ни коим образом не позволяет узнать его при встрече. Так что о значении термина «симулякр» можно только догадываться из противоречивого постмодернистского контекста. Нет адекватных определений также и в публикациях, авторы которых, не будучи постмодернистскими философами, всё же используют слово «симулякр». Поэтому всякий такой автор волен вкладывать свой дорогой ему смысл в соответствующее понятие, так что в применении этого термина часто имеет место произвол. В таких случаях, по существу, «симулякр» используется как модное бранное слово для явлений, подчас далеко выходящих за пределы той социально-культурной или социально-экономической сферы, которая очерчена в работах постмодернистов в качестве контекста его применения.

Симметричная конструкция

Симметричная конструкция
Работа Алексея Андреева

Так, можно прочитать или услышать2, что религия и философский идеализм являются симулякрами. В таком случае симулякр приносит пользу своему пользователю как орудие субъективной диалектики, как разновидность аргумента к авторитету, к которому прибегают в случае нехватки философско-научных аргументов для убеждения тех, для кого постмодернизм обладает притягательностью авторитета. Но почему идеализм является симулякром, а материализм — нет, почему в таком случае философия и культура вообще не оказываются симулякрами, это наш философ объяснять отказывается. Вот если бы он был последователен, то называл бы, глядя на Бодрийяра (в «Системе вещей») симулякрами («образами без прообраза») Природу и Историю.

Хотя бы поэтому рассматриваемое понятие и способы употребления соответствующего термина заслуживают внимания. Следовало бы объяснить притягательность «симулякра» для многих авторов. Ведь определяют же его попросту как муляж; имитацию образа, за которым нет действительности; пустую скорлупу и т. п., а, тем не менее, «муляжу» и прочим понятным словам предпочитают таинственный «симулякр». И, думаю, дело здесь не только в слепом следовании философской моде.

Свершение невозможного

Свершение невозможного, Р. Магритт, 1928

Что, если симулякр принципиально нельзя определить, или, определяя его, необходимо допускать заведомое противоречие в определении? Может быть, симулякр, как экзистенция, неопределим, ибо не есть эссенция? Действительно, анализ показывает, что симулякр есть теоретический образ самого диалектического субъекта, озабоченного отнюдь не формальной логичностью, а практической (материальной) адекватностью, то есть, в частности, материально понимаемой пользой. А тот, кто без всякой рефлексии и философского отчёта использует «симулякр» в качестве бранного слова, сам при этом уподобляется симулякру и допускает, таким образом, перформативное противоречие. Является лжецом, которого, впрочем, трудно разоблачить.

Доверимся Бодрийяру и примем, что «Симулякр – это вовсе не то, что скрывает собой истину, – это истина, скрывающая, что ее нет. Симулякр есть истина»3. Понять это можно, признав: симулякр есть истина, говорящая, что она – ложь. Вот и Джеймисон определяет симулякр как «точную копию, оригинал которой никогда не существовал»4. Но использование термина «копия» с необходимостью предполагает существование оригинала. И это существование тем более необходимо в силу того, что копия называется точной (или неточной), только если она сравнивается с оригиналом. Поэтому определение Джеймисона внутренне противоречиво и, с классической точки зрения, так «определённый» симулякр есть ложь-противоречие. Тем не менее, есть возможность признать, что он существует, если понимать его как лжеца из антиномии лжеца: то, что говорит последний, ложно, но оно сказано и тем самым онтологически истинно.
More »

В «Критике чистого разума» Кант понимает (догматическую) метафизику не как знание, обосновывающее частные науки (науки о феноменах, или «позитивных» предметах), но как особую частную «науку» о традиционных метафизических предметах – Боге, душе и мире. Критическая философия предстаёт в первой «Критике» как знание, находящее основания частных наук (математики и математического естествознания), то есть соответствует аристотелевскому фундаменталистскому пониманию «первой философии».

Разум в поисках основания

Разум в поисках основания

Работа Алексея Андреева — «Весенние наблюдения звезд»

Догматическую же метафизику критическая философия «чистого разума» находит безосновательной и потому ненаучной. Таким образом, первая «Критика» представляет собой фундаменталистскую метафизику. Поскольку своеобразное обоснование или, лучше сказать, моральное оправдание догматической метафизики всё же проводится Кантом в «Критике практического разума», в последней можно усмотреть – при надлежащем определении философского нефундаментализма – образец именно нефундаменталистской метафизики. Итак, две метафизики, «вторая критическая», содержащаяся во второй «Критике», и догматическая, критикуемая в первой «Критике», оказываются (с точки зрения результата, а не метода) тождественными у самого Канта.

Кантианская «первая» (фундаменталистская) критика метафизики имеет своим началом антиномии чистого разума, – самопротиворечия, к которым приходит догматический разум, когда отвечает на метафизические вопросы, полагаемые им корректными. Критика решает антиномии путём полагания вещи в себе, то есть разделения феноменального («позитивного») и ноуменального («негативного») «предметов», разделения, из которого в конечном итоге и следует признание некорректности догматически-метафизических вопросов и ненаучного характера метафизики. В предшествующих антиномике разделах «Критики чистого разума» Кант обосновывает математику и математическое естествознание как научные дисциплины. Он не подозревает, что в будущем в них самих будут открыты антиномии, подобные (а в своей трансцендентальной глубине тождественные) космологическим и угрожающие их основаниям, как будто уже найденным Кантом. В конце XIX – начале XX вв. стали известны антиномии в самой математике (особенно в теории множеств): антиномии Кантора, Рассела, Ришара и др. В этот ряд по праву ставится и антиномия лжеца. Известная ещё в древности, она донесла до ХХ века свой по видимости неисчерпаемый метафизический потенциал, став основанием семантической теории истины и теоремы о невыразимости истины Тарского, теоремы о неполноте формальной арифметики Гёделя и ряда гуманитарных (психологических, социологических, философско-исторических) концепций.

Антиномия

Антиномия, или внутреннее противоречие

Работа Алексея Андреева — Internal contradiction

Антиномии, или парадоксы, были обнаружены и в неклассической, в частности, квантовой, механике. В отношении квантовомеханических парадоксов кантианство оказалось наиболее уместной философией, явно или неявно использованной в копенгагенской интерпретации квантовой механики. По существу, эти парадоксы были решены Бором по неявному образцу кантианского решения космологических антиномий. Вместе с тем, из достижений посткантианских математики и теоретического естествознания квантовая механика более, чем открытие неевклидовых геометрий, обнаружила неадекватность кантианской философии науки в том, что та радикально отделила «физику» от метафизики и математику от «метаматематики». (Последнее имя можно писать без кавычек, поскольку оно, благодаря Гильберту, закрепилось за ветвью математики, обосновывающей прочие ветви математики, но не обосновывающей саму себя). Математический дуализм (двойственность) квантовой механики соответствует антиномичности «чистого разума», обнаруживаемой тогда, когда он ставит перед собой задачу познания «негативных предметов». Дуалистическая корпускулярно-волновая картина мира, или онтология, рисуемая квантовой механикой, соответствует двум догматическим метафизикам, предстающим в тезисах (с одной стороны) и антитезисах (с другой стороны) космологических антиномий. Таким образом, квантовая физика имеет отчётливый метафизический характер, и она неклассична относительно продолжаемой Кантом классической (фундаменталистской) традиции радикального размежевания метафизики и «физики».
More »

[Часть 1] [Часть 2]

  1. Парадокс критериев случайности. Абсолютный и относительный предметы
  2. Индетерминизм и детерминированный хаос. Незыблемость лапласовского детерминизма
  3. Эпистемическая асимметрия и проблема детерминизма

4. Парадокс критериев случайности. Абсолютный и относительный предметы

Если последовательность предъявлена нам, то мы можем отвлечься от того, что она – числовая. Мы видим в ней последовательность цифр, то есть букв, символов, интересных не сами по себе («в себе» или «для себя»), а своими различиями («для нас»). Данная нам последовательность предстает перед нами как относительная последовательность (предмет), члены которой имеют значение не сами по себе, как отдельно взятые числа, а лишь в сравнении с другими членами. Имеют значение лишь различия элемента относительно других элементов. Чтобы решить, случайна ли эта последовательность, можно воспользоваться любым математическим критерием случайности. Для этого мы должны сравнить ее элементы друг с другом и не задаваться вопросом о происхождении, о механизме порождения каждого отдельного элемента. В этом смысле все критерии носят эмпирический характер. По некоторым из них последовательность может оказаться случайной, а по другим – закономерной. Но она может быть случайной или закономерной по своему происхождению, и обе оценки – по основанию внешности («поверхности») и по основанию порождения (истории, «глубины») – могут не совпадать, противоречить друг другу.

Так, при мысленном бросании абсолютно идеальной монеты может выпасть последовательность из N «орлов» (000…0). Ее вероятность ничуть не меньше, чем вероятность любой другой последовательности (серии), полученной при N бросаниях той же монеты. Однако по относительным, «поверхностным» критериям случайности (а все они таковы) эта последовательность (000…0) должна быть признана абсолютно закономерной (детерминированной).
More »

  1. Вопрос о естественности (объективности) мира зависит от вопроса о существовании абсолютной случайности
  2. Математические модели случайности: абсолютность детерминизма и относительность индетерминизма
  3. Недостижимые полюса детерминизма и индетерминизма
  4. Парадокс критериев случайности. Абсолютный и относительный предметы
  5. Индетерминизм и детерминированный хаос. Незыблемость лапласовского детерминизма
  6. Эпистемическая асимметрия и проблема детерминизма

Эта статья отчасти была задумана как скрытая полемика с некритически (то есть не философски) мыслящим физиком, путающими науку с научной идеологией (в конечном счете, с политикой). В другом отношении статья является фрагментом неведомого читателю целого, к которому (целому) она обращена и которое возвышается над всякой полемикой. Иными словами, статья не замкнута. По существу, в ней показано, что детерминизм (научный закон) непознаваем.

Статья может быть полезна для того, кто не признаёт, что философия физики, в отличие от физики, есть не «наука о природе», а «наука о духе» (имею в виду известное разграничение наук, проведённое В. Дильтеем). Я считаю, что не дело философа приносить физику готовые физические ответы (формулы или уравнения) или исправлять его ошибки в формулах или уравнениях.

Иной физик видит в философе вещь, холопа, повара, дело которого якобы в том, чтобы «накормить» его формулами (как будто сам физик написать их не может). Его позиция вполне понятна и состоит в том, что 1) философией физики должен по праву и преимуществу заниматься только физик, который к тому же сам пишет формулы, утверждает или отрицает эфир, теплород и т.п., причем 2) он не обязан обременять себя систематическим изучением истории философии (то есть собственно философии).

Находя себя в позиции «философа подозрения», я понимаю еще и то, что у такого физика есть свой подспудный интерес, по определению иррациональная воля, выражаемая, прикрываемая и оправдываемая этой рациональной позицией, и никакие рациональные (разумные) контраргументы ее не способны поколебать.

Иррационально ли тогда мое желание спорить? Да и нет! Физик никогда не побеждал философа в споре. Философа побеждал либо философ, чей разум был сильнее, либо политик, чья воля всегда сильнее. Так прославленный Абеляр победил и унизил своего скромного учителя, схоласта Гильома из Шампо, но был побежден мистиком и клириком Св. Бернардом Клервосским и признан еретиком. Причем в споре с Бернардом, как это ни смешно, Абеляру запретили даже открывать рот.

Поэтому единственное, на что можно надеяться – это хотя бы немного поколебать самоуверенность иного физика – его уверенность в себе как якобы уже состоявшемся философе – и подвигнуть на более тесное и систематическое знакомство с критической философией.

В приведённой ниже статье1 позиция философии в отношении физики ярко выражена, поэтому она, может быть, приведет неискушённого читателя к лучшему пониманию того, чем должна быть философия. Можно порекомендовать ему познакомиться еще со статьей великого философа Джорджа Беркли «Аналитик»2, где он скрыто полемизирует с великим физиком Ньютоном. Но Беркли более прям и простодушен, чем современные философы, обязанные Канту своими непрямотой и непростодушием.

Ещё один мой авторитетный союзник в споре о философии – известный физик Вернер Гейзенберг, друживший с Хайдеггером, глубоко уважавший его (и не ждавший от него новых формул). Гейзенберг и сам писал философские книги3.
More »

С. М. Антаков

Нижегородский госуниверситет им. Н. И. Лобачевского

Фундаментализм и его отрицания (антифундаментализм и нефундаментализм) рассмотрены в контексте вопросов о науке как предмете философии и отношении между философией науки и эпистемологией. Раскрыто соотношение феноменологии и экзистенциализма, а также неокантианской и неогегельянской традиций и их значение для самопознания философии науки и определения нефундаментализма. Показано, что непротиворечивость и полнота суть идеалы научного знания, определяющие единство и противоположность фундаментализма и нефундаментализма. Вместе с тем нефундаментализм истолкован как завершенное обобщение фундаментализма.

More »